Неточные совпадения
Вошел секретарь, с фамильярною почтительностью и некоторым, общим всем секретарям, скромным сознанием своего превосходства пред начальником в знании дел, подошел с
бумагами к Облонскому и стал, под видом вопроса, объяснять какое-то затруднение. Степан Аркадьич, не дослушав,
положил ласково свою руку
на рукав секретаря.
Алексей Александрович вошел в залу заседания, поздоровался с членами и председателем, как и обыкновенно, и сел
на свое место,
положив руку
на приготовленные пред ним
бумаги.
Герои наши видели много
бумаги, и черновой и белой, наклонившиеся головы, широкие затылки, фраки, сертуки губернского покроя и даже просто какую-то светло-серую куртку, отделившуюся весьма резко, которая, своротив голову набок и
положив ее почти
на самую
бумагу, выписывала бойко и замашисто какой-нибудь протокол об оттяганье земли или описке имения, захваченного каким-нибудь мирным помещиком, покойно доживающим век свой под судом, нажившим себе и детей и внуков под его покровом, да слышались урывками короткие выражения, произносимые хриплым голосом: «Одолжите, Федосей Федосеевич, дельце за № 368!» — «Вы всегда куда-нибудь затаскаете пробку с казенной чернильницы!» Иногда голос более величавый, без сомнения одного из начальников, раздавался повелительно: «
На, перепиши! а не то снимут сапоги и просидишь ты у меня шесть суток не евши».
С каждым годом притворялись окна в его доме, наконец остались только два, из которых одно, как уже видел читатель, было заклеено
бумагою; с каждым годом уходили из вида более и более главные части хозяйства, и мелкий взгляд его обращался к бумажкам и перышкам, которые он собирал в своей комнате; неуступчивее становился он к покупщикам, которые приезжали забирать у него хозяйственные произведения; покупщики торговались, торговались и наконец бросили его вовсе, сказавши, что это бес, а не человек; сено и хлеб гнили,
клади и стоги обращались в чистый навоз, хоть разводи
на них капусту, мука в подвалах превратилась в камень, и нужно было ее рубить, к сукнам, холстам и домашним материям страшно было притронуться: они обращались в пыль.
Он взглянул
на Любашу, сидевшую в углу дивана с надутым и обиженным лицом. Адъютант
положил пред ним
бумаги Клима, наклонился и несколько секунд шептал в серое ухо. Начальник, остановив его движением руки, спросил Клима...
Дома его ждала телеграмма из Антверпена. «Париж не вернусь еду Петербург Зотова». Он изорвал
бумагу на мелкие куски,
положил их в пепельницу, поджег и, размешивая карандашом, дождался, когда
бумага превратилась в пепел. После этого ему стало так скучно, как будто вдруг исчезла цель, ради которой он жил в этом огромном городе. В сущности — город неприятный, избалован богатыми иностранцами, живет напоказ и обязывает к этому всех своих людей.
Опасаясь, что Макаров тоже пойдет к девушкам, Самгин решил посетить их позднее и вошел в комнату. Макаров сел
на стул, расстегнул ворот рубахи, потряс головою и,
положив тетрадку тонкой
бумаги на подоконник, поставил
на нее пепельницу.
У него был второй ключ от комнаты, и как-то вечером, ожидая Никонову, Самгин открыл книгу модного, неприятного ему автора. Из книги вылетела узкая полоска
бумаги,
на ней ничего не было написано, и Клим
положил ее в пепельницу, а потом, закурив, бросил туда же непогасшую спичку; край
бумаги нагрелся и готов был вспыхнуть, но Самгин успел схватить ее, заметив четко выступившие буквы.
Он сел, открыл
на коленях у себя небольшой ручной чемодан, очень изящный, с уголками оксидированного серебра. В нем — несессер, в сумке верхней его крышки — дорогой портфель, в портфеле какие-то
бумаги, а в одном из его отделений девять сторублевок, он сунул сторублевки во внутренний карман пиджака, а
на их место
положил 73 рубля. Все это он делал машинально, не оценивая: нужно или не нужно делать так? Делал и думал...
Захар только отвернется куда-нибудь, Анисья смахнет пыль со столов, с диванов, откроет форточку, поправит шторы, приберет к месту кинутые посреди комнаты сапоги, повешенные
на парадных креслах панталоны, переберет все платья, даже
бумаги, карандаши, ножичек, перья
на столе — все
положит в порядке; взобьет измятую постель, поправит подушки — и все в три приема; потом окинет еще беглым взглядом всю комнату, подвинет какой-нибудь стул, задвинет полуотворенный ящик комода, стащит салфетку со стола и быстро скользнет в кухню, заслыша скрипучие сапоги Захара.
— Куда ж его
положили — почему мне знать? — говорил Захар, похлопывая рукой по
бумагам и по разным вещам, лежавшим
на столе.
Он умерил шаг, вдумываясь в ткань романа, в фабулу, в постановку характера Веры, в психологическую, еще пока закрытую задачу… в обстановку, в аксессуары; задумчиво сел и
положил руки с локтями
на стол и
на них голову. Потом поцарапал сухим пером по
бумаге, лениво обмакнул его в чернила и еще ленивее написал в новую строку, после слов «Глава I...
Погляжу в одну, в другую
бумагу или книгу, потом в шканечный журнал и читаю: «
Положили марсель
на стеньгу», «взяли грот
на гитовы», «ворочали оверштаг», «привели фрегат к ветру», «легли
на правый галс», «шли
на фордевинд», «обрасопили реи», «ветер дул NNO или SW».
На одном берегу собралось множество народа; некоторые просили знаками наших пристать, показывая какую-то
бумагу, и когда они пристали, то корейцы
бумаги не дали, а привели одного мужчину,
положили его
на землю и начали бить какой-то палкой в виде лопатки.
Солдат — нижегородский мужик с красным, изрытым оспою лицом —
положил бумагу за обшлаг рукава шинели и, улыбаясь, подмигнул товарищу, широкоскулому чувашину,
на арестантку.
— Сумасшедший! — завопил он и, быстро вскочив с места, откачнулся назад, так что стукнулся спиной об стену и как будто прилип к стене, весь вытянувшись в нитку. Он в безумном ужасе смотрел
на Смердякова. Тот, нимало не смутившись его испугом, все еще копался в чулке, как будто все силясь пальцами что-то в нем ухватить и вытащить. Наконец ухватил и стал тащить. Иван Федорович видел, что это были какие-то
бумаги или какая-то пачка
бумаг. Смердяков вытащил ее и
положил на стол.
Он опять
положил записку. Вера Павловна
на этот раз беспрестанно поднимала глаза от
бумаги: видно было, что она заучивает записку наизусть и поверяет себя, твердо ли ее выучила. Через несколько минут она вздохнула и перестала поднимать глаза от записки.
Рахметов
положил на стол лист почтовой
бумаги,
на котором было написано десять — двенадцать строк.
После обеда Лемм достал из заднего кармана фрака, куда он то и дело запускал руку, небольшой сверток нотной
бумаги и, сжав губы, молча
положил его
на фортепьяно.
Отбирая
бумаги, которые намеревался взять с собою, Розанов вынул из стола свою диссертацию, посмотрел
на нее, прочел несколько страниц и, вздохнув,
положил ее
на прежнее место.
На эту диссертацию легла лаконическая печатная программа диспута Лобачевского; потом должен был лечь какой-то литографированный листок, но доктор, пробежав его, поморщился, разорвал бумажку в клочки и с негодованием бросил эти кусочки в печку.
Райнер немного смешался и, торопливо пробежав
бумагу, взглянул
на двери: Петровский смотрел
на него совершенно спокойно. Не торопясь, он принял из рук Райнера его записку и вместе с своею номинацией опять
положил их в бумажник.
Сорванные травы и цветы мы раскладывали и сушили в книгах,
на что преимущественно употреблялись «Римская история Роллена» и Домашний лечебник Бухана; а чтоб листы в книгах не портились от сырости и не раскрашивались разными красками, мы
клали цветы между листочками писчей
бумаги.
Молодой предприниматель наш успел уже в гимназии составить подписку, собрать часть денег и купить
на них все нужные вещи, которые, надо
полагать, Ваньку даже заинтересовали, потому что он, с величайшею расторопностью, начал с извозчика Плавина таскать стопы оберточной
бумаги, кульки с клеем, кистями, сажей, вохрой и мелом.
Я видел, что она
положила на прилавок деньги и ей подали чашку, простую чайную чашку, очень похожую
на ту, которую она давеча разбила, чтоб показать мне и Ихменеву, какая она злая. Чашка эта стоила, может быть, копеек пятнадцать, может быть, даже и меньше. Купец завернул ее в
бумагу, завязал и отдал Нелли, которая торопливо с довольным видом вышла из лавочки.
Несмотря
на такой исход, государственная карьера Горохова была уже подорвана. Мир был заключен, но
на условиях, очень и очень нелегких. Наденька потребовала, во-первых, чтоб в кабинете мужа была поставлена кушетка; во-вторых, чтоб Володька, всякий раз, как идет в кабинет заниматься, переносил и ее туда
на руках и
клал на кушетку, и, в-третьих, чтобы Володька, всякий раз, как Наденьке вздумается, сейчас же бросал и свои гадкие
бумаги, и свое противное государство и садился к ней
на кушетку.
— А я, братцы, так
полагаю, что мы подведем животы Родьке нашей
бумагой… Недаром он бегает, как очумелый. Уж верно!.. Заганули ему таку загадку, что не скоро, брат, раскусишь. А
бумагу генерал обещал разобрать послезавтра… Значит, все ему обскажем, как нас Родька облапошил, и всякое прочее. Тоже и
на них своя гроза есть. Вон, он какой генерал-от: строгой…
На плоскости
бумаги, в двухмерном мире — эти строки рядом, но в другом мире… Я теряю цифроощущение: 20 минут — это может быть 200 или 200 000. И это так дико: спокойно, размеренно, обдумывая каждое слово, записывать то, что было у меня с R. Все равно как если бы вы,
положив нога
на ногу, сели в кресло у собственной своей кровати — и с любопытством смотрели, как вы, вы же — корчитесь
на этой кровати.
Он растолкал Евсея, показал ему
на дверь,
на свечку и погрозил тростью. В третьей комнате за столом сидел Александр,
положив руки
на стол, а
на руки голову, и тоже спал. Перед ним лежала
бумага. Петр Иваныч взглянул — стихи.
Даша
положила на стол небольшой квадратный предмет, завернутый аккуратно в белую
бумагу и тщательно перевязанный розовой ленточкой.
— А я думал, если человек два дня сряду за полночь читает вам наедине свой роман и хочет вашего мнения, то уж сам по крайней мере вышел из этих официальностей… Меня Юлия Михайловна принимает
на короткой ноге; как вас тут распознаешь? — с некоторым даже достоинством произнес Петр Степанович. — Вот вам кстати и ваш роман, —
положил он
на стол большую, вескую, свернутую в трубку тетрадь, наглухо обернутую синею
бумагой.
— Натурально, все всполошились. Принес, все бросились смотреть: действительно, сидит Гоголь, и
на самом кончике носа у него бородавка. Начался спор: в какую эпоху жизни портрет снят?
Положили: справиться, нет ли указаний в
бумагах покойного академика Погодина. Потом стали к хозяину приставать: сколько за портрет заплатил? Тот говорит: угадайте! Потом, в виде литии, прочли «полный и достоверный список сочинений Григория Данилевского» — и разошлись.
Седьмой час вечера. Порфирий Владимирыч успел уже выспаться после обеда и сидит у себя в кабинете, исписывая цифирными выкладками листы
бумаги.
На этот раз его занимает вопрос: сколько было бы у него теперь денег, если б маменька Арина Петровна подаренные ему при рождении дедушкой Петром Иванычем,
на зубок, сто рублей ассигнациями не присвоила себе, а
положила бы вкладом в ломбард
на имя малолетнего Порфирия? Выходит, однако, немного: всего восемьсот рублей ассигнациями.
И он, к немалому трепету карлика, начал проворно свертывать эту
бумагу и
положил ее
на грудь себе под подрясник.
Минут через пять, стоя в сторонке у жертвенника в алтаре, он
положил на покатой доске озаренного закатом окна листок
бумаги и писал
на нем. Что такое он писал? Мы это можем прочесть из-под его руки.
Вот здесь (он
положил руку
на бумаги) решение всех этих вопросов.
— Оставь, я
положу резолюцию, — сказал Николай, взяв
бумагу и переложив ее
на левую сторону стола.
Так и сталось, — Людмила пришла. Она поцеловала Сашу в щеку, дала ему поцеловать руку и весело засмеялась, а он зарделся. От Людмилиных одежд веял аромат влажный, сладкий, цветочный, — розирис, плотский и сладострастный ирис, растворенный в сладкомечтающих розах. Людмила принесла узенькую коробку в тонкой
бумаге, сквозь которую просвечивал желтоватый рисунок. Села,
положила коробку к себе
на колени и лукаво поглядела
на Сашу.
Этого мало: он даже
полагал (и, быть может, не без основания), что в каждой занумерованной и писанной
на бланке
бумаге непременно заключается чья-нибудь погибель, а потому принял себе за правило из десяти подаваемых ему к подпису
бумаг подписывать только одну.
Шелковников не смел
положить резолюции ни
на одной важной
бумаге, не справившись сначала с условным знаком, сделанным карандашом где-нибудь
на уголке страницы рукою Андреа.
У Ежова
на диване сидел лохматый человек в блузе, в серых штанах. Лицо у него было темное, точно копченое, глаза неподвижные и сердитые, над толстыми губами торчали щетинистые солдатские усы. Сидел он
на диване с ногами, обняв их большущими ручищами и
положив на колени подбородок. Ежов уселся боком в кресле, перекинув ноги через его ручку. Среди книг и
бумаг на столе стояла бутылка водки, в комнате пахло соленой рыбой.
Обыкновенно он сидел среди комнаты за столом,
положив на него руки, разбрасывал по столу свои длинные пальцы и всё время тихонько двигал ими, щупая карандаши, перья,
бумагу;
на пальцах у него разноцветно сверкали какие-то камни, из-под чёрной бороды выглядывала жёлтая большая медаль; он медленно ворочал короткой шеей, и бездонные, синие стёкла очков поочерёдно присасывались к лицам людей, смирно и молча сидевших у стен.
С этим она
положила письмо
на образник и прочитала его только помолясь
на ночь богу: письмо было вполне утешительное. Списываю его точно с пожелтевшего листка сероватой рыхлой
бумаги с прозрачным водяным штемпелем, изображающим козерога в двойном круге.
От этого
клада он не мог оторваться, прежде чем все ветхие
бумаги были им перечитаны, сравнены и изучены, а
на это требовалось целые полгода.
Грохов сделал над собою усилие, чтобы вспомнить, кто такая это была г-жа Олухова, что за дело у ней, и — странное явление: один только вчерашний вечер и ночь были закрыты для Григория Мартыныча непроницаемой завесой, но все прошедшее было совершенно ясно в его уме, так что он, встав, сейчас же нашел в шкафу
бумаги с заголовком: «Дело г. г. Олуховых» и
положил их
на стол, отпер потом свою конторку и, вынув из нее толстый пакет с надписью: «Деньги г-жи Олуховой»,
положил и этот пакет
на стол; затем поправил несколько перед зеркалом прическу свою и, пожевав, чтоб не так сильно пахнуть водкой, жженого кофе, нарочно для того в кармане носимого, опустился
на свой деревянный стул и, обратясь к письмоводителю, разрешил ему принять приехавшую госпожу.
Он очень долго сидел над этим вторым письмом, многое в нем перемарывал и переделывал и, тщательно списав его
на тонком листе почтовой
бумаги, сложил его как можно мельче и
положил в карман.
Возьмет в толстенькие, короткие пальчики карандаш —
бумага оживает и смеется;
положит те же коротенькие пальчики
на клавиши: старый рояль с пожелтевшими зубами вдруг помолодел, поет, весело завирается; а то сама выдумает страшную сказку, сочинит веселый анекдот.
Положив бумагу в карман сюртука, застегнувшись
на все пуговицы, Воропонов начал жаловаться
на Алексея, Мирона, доктора,
на всех людей, которые, подзуживаемы евреями, одни — слепо, другие — своекорыстно, идут против царя; Артамонов старший слушал его жалобы почти с удовольствием, поддакивал, и только когда синие губы Воропонова начали злобно говорить о Вере Поповой, он строго сказал...
— Отчего же не хотите вы? — спросил он почти с досадою, которая показывалась у него чрезвычайно редко, даже тогда, когда
клали ему
на голову зажженную
бумагу, чем особенно любили себя тешить судья и городничий.
Он сидел
на полу и в огромный ящик укладывал свои пожитки. Чемодан, уже завязанный, лежал возле. В ящик Семен Иванович
клал вещи, не придерживаясь какой-нибудь системы:
на дно была положена подушка,
на нее — развинченная и завернутая в
бумагу лампа, затем кожаный тюфячок, сапоги, куча этюдов, ящик с красками, книги и всякая мелочь. Рядом с ящиком сидел большой рыжий кот и смотрел в глаза хозяину. Этот кот, по словам Гельфрейха, состоял у него
на постоянной службе.
— Ну, да мы, покамест, оставим все это; да мне же и некогда-с, — сказал Антон Антонович, привстав с своего места и собирая кой-какие
бумаги для доклада его превосходительству. — Дело же ваше, как я
полагаю, не замедлит своевременно объясниться. Сами же увидите вы,
на кого вам пенять и кого обвинять, а затем прошу вас покорнейше уволить меня от дальнейших частных и вредящих службе объяснений и толков-с…